Автор – Сергей Овчинников, родился в 1963 году в Тульской области возле толстовской Ясной Поляны, врач и писатель, автор 8 книг прозы, с 2001 года главный редактор, издатель литературного альманаха «Тула». Лауреат литературной премии им. Л.Н. Толстого в 2001. Диплом Всероссийского конкурса «Золотой Витязь» за книгу «Мой учитель Лев Аннинский». Публиковался в московских журналах «Время и мы», «Наша улица», «Родина», «Роман-журнал 21 век», в региональных журналах «Балтика», «Вертикаль», «Под часами» и др..
В ЛЕЙПЦИГ
Летом 2002 года огромный, серо-коричневый автобус фирмы «Ман» стоял возле бетонного здания немецкого посольства в Москве. Три часа назад меня окружали дома орущие петухи, лающие собаки, свистящие крыльями стрижи, парящая земля с молодыми всходами… В русском Вавилоне зеркальные стекла автобуса отражали серые стены германского «форин-офиса», торговые палатки, замусоренный тротуар, спешащих мимо прохожих, треснутый асфальт мостовой. Сотрудница транспортной фирмы нудно переговаривалась с пассажирами, предлагая им взять в дорогу питьевую воду и подушечки для шеи. В салоне было душно, почти все отъезжающие топтались на воздухе. Большую часть их составляли сумрачные (деньги в кармане) мужчины средних лет — перегонщики немецких машин:
— Доверенность генеральную берешь? Джипы дешевые? Девяносто шестого или девяносто седьмого года выпуска? «Фронтеру» мой приятель привез дешево. А диски алюминиевые? По совокупке растаможили? У чувашей и татар по-другому растамаживают, узнай там… Красный цвет — самый дешевый. Красный цвет это вообще не катит…
Кроме них возле автобуса я обнаружил несколько пожилых женщин, одну толстушку средних лет, двух мамочек с лопочущими детьми, дополняли нашу компанию четыре девушки цветущего возраста. «Студентки, наверное, — подумалось мне. — Только непонятно, почему в июне? Сессия вроде бы закончилась?».
Завелся дизельный двигатель механической громады, начали капризничать уже уставшие дети, включился невидимый кондиционер. После переклички водителя с пассажирами автобус медленно тронулся. Женщины копошились в сумках, перегонщики машин бубнили о своем, рядом со мной уселась одна из девушек — Полина. За проходом, на двух креслах сразу, поместилась та самая объемистая дама лет пятидесяти. Она вытянула в проход отекшие ноги, разложила на коленях салфетку, развернула фольгу на вареной курице. Вдоль проходов зажглись экраны автобусных телевизоров, набор видеокассет у водителя был предсказуемый. «Бляха-муха, восемнадцать часов американских боевиков! Надо было взять не путеводитель, а коньяк и бируши!»
С тех пор никогда не ездил в дальние путешествия на автобусе, но в 2002-м недавно рухнул СССР, вместе с ним распалась привычная жизнь, денег в моем бюджете на самолет не оказалось. Большую часть того, что заработал медициной, истратил на семью, издание книг и альманаха, отложил немного на подарок будущей крестнице. И такой расклад был ещё удачей: совсем недавно, при Ельцине, провинциальные медики ходили на работу почти бесплатно, с большой задержкой получая в месяц сумму в рублях, эквивалентную 50 долларам. С остальными источниками дохода было не лучше: писателям в Туле не платили, сельское хозяйство стало убыточным. Врачи спасались частной практикой, подсобным хозяйством, сдавали в аренду свои квартиры, гаражи, дачи. У некоторых врачебных семей в это время образовался устойчивый второй бизнес: кафе, магазин, баня. Учителям пришлось хуже, репетиторство находилось тогда в упадке, многие педагоги бежали из школ, доведенные нищенскими зарплатами до голодных обмороков. Но полная катастрофа настигла семьи инженеров советских НИИ, рабочих обанкроченных заводов, шахтеров, колхозников. От безнадежности люди спивались, вешались, сходили с ума, некоторые молодые женщины вынужденно подрабатывали проституцией. Землю в наших краях при Ельцине почти не пахали, она была покрыта муравейниками и молодым березняком. Среди заросших сорняками полей тут и там высились брошенные остовы фабрик, шахтоуправлений, животноводческих ферм… Всё это надолго стало для многих россиян синонимом демократии.
Когда Ельцин, за полгода до выборов 2000 года, передал власть преемнику, что-то начало меняться — притихли сепаратисты, лучше стало с зарплатами, вновь открылись дышащие на ладан оборонные предприятия Тулы. Но ватаги крепких парней, авторитеты, держатели «общаков» ещё вовсю диктовали стиль жизни в нашем городке, директоры здешних предприятий порой действовали похожими методами – «наезжали», «заказывали», «забивали стрелки», «перетирали вопросы» с нужными людьми в ресторанах, где за одним столом сидели криминальные авторитеты, силовики, руководство района. В нашем городке рэкетиры и бандиты убили с десяток местных предпринимателей, двух начинающих риэлторов жилья бросили в шахту, наемный киллер застрелил опера из отдела борьбы с наркотиками. При этом сами «братки» активно утилизировали друг друга в дележе кормовых баз и власти. Селяне в это время лихорадочно приватизировали остатки колхозной собственности, ловкие владельцы баз вторсырья принимали в металлолом оборудование советских заводов, снятые провода электролиний, могильные оградки, остовы теплиц, заборы несчастных дачников. Награбленный металл почти весь уходил за границу, мой знакомый по европейской поездке «металлист» Лашкин, живущий в Бутово, на вырученные деньги поехал с женой в Париж и сделал евроремонт. Оборудование крупного советского завода он распродал по цене ремонта в трехкомнатной квартире.
Все это приводило к мысли, что у России нет будущего. Многие люди бежали из родных мест, особенно после дефолта 1998 года. Провинциалы уезжали в Москву и Питер, столичные жители перебирались в Израиль, Чехию, США, Канаду, Австралию… Мои друзья — Олег и Жанна, — оказались в Германии.
Чтобы отвлечься от канонадной пальбы, постановочных вскриков боевиков, спрятаться от много едящих и говорящих людей, пришлось углубиться в книги о Лейпциге, культуре Германии. Читать было неудобно, слишком тряско, спустя пять минут начинала болеть голова. Все-таки железная дорога — отличное изобретение человечества. Даже плацкарт позволяет удобнее расположиться с книгой — вытянув ноги, поставив на столик свой кофе… В автобусе от чтения меня мутило, чуть лучше стало, когда наш автобус остановился, причалив к пограничным терминалам. Четыре часа мы простояли в духоте почти неподвижно, затем нам разрешили выйти на воздух.
Из любопытства, и чтобы размять затекшие ноги, я отправился взглянуть на польскую землю. Автобус наш стоял под ребристым навесом нейтральной полосы — вокруг турникеты, пограничники, вереницы машин, разделенных на три потока. В одном легковые экипажи, в другом грузовые фуры, в третьем пассажирские автобусы разных пород и размеров. Цепочки габаритных огней, шум и зловоние дизельных двигателей, медленное продвижение вперед по десять метров за раз. Деревья и собаки в Польше оказались абсолютно такими же, как у нас, только воздух другой – сырой, пахнущий морем. Трава, небо, асфальт за сетчатым забором с обеих сторон границы ничуть не различались. «Почему же люди такие разные? Почему два народа, — думалось мне, — живя рядом, проводят меж собой границу? Наверное, дело в том, что у травы и деревьев нет лидеров и вождей? У людей же вечно князья, курфюрсты, генеральные секретари, фюреры, жрецы разных религий. Им выгодно найти рядом с собой врага, ради власти разделить людей санкциями, границами, таможенными тарифами. «Разделяй и властвуй» — главнейшее правило политики. Со временем разделение становится непреодолимым…»
Медленно крутилось ребристое колесо автобуса, висело в воздухе сизое облако горелой солярки, местная собака заливисто лаяла на пограничника, мужики-перегонщики радостно поддерживали её: «Молодец! Отлично! Фас!» Мы все в этот момент ненавидели пограничников.
— Вы чувствуете, здесь даже воздух другой, — сказала мне одна из пожилых женщин мечтательно. Наверное, у неё с Германией были связаны приятные воспоминания.
Нам велели садиться в автобус. За время ожидания у терминалов мне удалось прочитать о Лейпциге многое: столица Саксонии, второй по численности город Восточной Германии после Берлина; когда-то здесь было славянское поселение Липск, позже название трансформировалось в «Ляйпциг». В средневековой Европе город был одним из главных торговых центров, третьей столицей Европы в книгопечатанье и музыке. Демократизация в ГДР начиналась с Лейпцига и Берлина. В 1989 году здесь прошли массовые демонстрации немецкой интеллигенции, сыгравшие большую роль в падении ГДР. Хотя, больше всех в этом процессе сделал Горбачев. 9 ноября 1989 года Берлинскую стену демонтировали, в октябре 1990 года территория ГДР вошла в состав объединенной Германии. Горбачев думал, что на этом холодная война Запада и СССР закончится. Поразительная наивность. СССР вскоре был уничтожен, а ущерб, нанесенный экономике и демографии России правлением Горбачева и Ельцина, превысил ущерб от нападения Германии Гитлера. В 2002 году НАТО продолжал приближаться к границам России, приняв в свои члены семь государств Центральной и Восточной Европы, в том числе страны Балтии. В том же году и ЕС расширился за счет десяти государств Восточной Европы. Россия пожинала плоды своего геополитического поражения.
К полуночи свет в автобусе выключили, многие пассажиры уснули, мне же не давали покоя Петр Первый, заночевавший в Лейпциге в ходе своей европейской поездки; византийский лев на гербе города; Екатерина Вторая, родившаяся неподалеку в Саксонии; Радищев и мой земляк граф Бобринский – они учились в Лейпциге одновременно с Гёте…
Отношения Европы и России волновали меня давно. Раздражали некоторые русские слова, рожденные как скверная калька с англоязычной транскрипции. Много раз спрашивал себя: по отношению к англичанам, итальянцам, французам, немцам, люди России – равноправные соседи или робкие ученики? Петр Первый разве не был пусть гениальным, но подражателем? Екатерина Вторая смогла бы так укрепить и усилить Россию, будучи не Цербской принцессой, а женщиной с русской кровью? Как совместить наше чудовищное подражательство, даже комплекс неполноценности по отношению к Западу, и легендарное русское мессианство? Нет ли тут, действительно, некоего «эдипова» комплекса? Может, мы подсознательно ревнуем Россию-мать к отцу-Риму? Нет ли комплекса подростка в том, что мы все время стремимся Европу в чем-то превзойти? Много раз россияне побеждали народы европейские (в лице Швеции, Польши, Австро-Венгрии, Четвертого Рейха), но от комплекса неполноценности никак избавиться не можем. При этом европейские страны часто воспринимают Россию как источник дешевого сырья и рынок сбыта своих товаров, игнорируя наши мысли, веру, особенности психологии. Неврастеник Гитлер вообще считал русских «недочеловеками», жестоко расплатившись за свои ошибки чудовищным поражением Германии. Поняв, что Россию не взять силой, хозяева денег много раз пытались завоевать нас с помощью идей: либерализм, марксизм, монетаризм… Интеллигенция России всегда увлекалась западными идеями, но в ответ рождалась и защитная философия славянофильства, евразийства, почвенничества.
Мне же всегда хотелось думать, что Россия, Европа и США – извечные братья, которые часто ссорятся, переполняемые силой, уязвленные своим отличием друг от друга. Мы столетиями пытаемся превзойти друг друга, переделать на свой лад, но это невозможно — у нас разный состав крови, религиозные кодексы разные. Впрочем, отгородиться «железным занавесом» надолго тоже не получается, мы слишком нужны друг другу… Эти мысли не давали мне покоя всю ночь.
РИТА АЛЕКСАНДРОВНА ТОЛСТАЯ
Часто бываю в Ясной Поляне, в ней хорошо мне в любое время года. Для меня Толстые, Рита Александровна всегда значили чрезвычайно много. Уничтожение русской аристократии в России с 1918 по 1940 год – одна из величайших трагедий русской истории, невосполнимая потеря для русской культуры. На протяжении почти тысячи лет высшее сословие России поставляло государству политических, военных лидеров, писателей, философов, музыкантов, художников. Это сословие не было кастой нахлебников — само существование русского дворянства было напрямую связано со служением вначале князю, затем государству. Эта служба считалась обязательной до 1762 года, затем Петр Третий легкомысленно даровал «вольности дворянству». Но и после этого идея государственного служения оставалась важной частью дворянского мировоззрения. Привести в России к власти представителей низших и средних сословий – любопытный эксперимент, но зачем было физически уничтожать, изгонять из страны успешных промышленников, священников, ученых, философов, писателей, поэтов, если многие из них соглашались и в новых условиях работать для своей родины? Зачем было губить стариков, женщин, детей аристократов? Меж тем, с 1918 по 1940 годы в России убили десятки тысяч представителей русской элиты, расстрельные списки с сотнями известных фамилий регулярно вывешивались в общественных местах Петрограда, Москвы и других крупных городов. Оставшихся в живых отправляли в созданные большевиками концлагеря, сгоняли на принудительные работы по расчистке улиц и на рытье траншей. Только в первые дни красного террора в Петрограде (ноябрь 1918 года) расстреляно более семисот представителей высшего дворянства, промышленников. Погибло большинство Шереметьевых, Голициных, Оболенских, перечислять можно целыми страницами. Например, глава известной семьи князь Оболенский убит в своем имении в 1918 году; его старший брат Александр казнен в Петропавловской крепости; князь Михаил Оболенский забит до смерти озверевшей толпой; княгиня Елена Оболенская убита в своем имении, а ее тело брошено в огонь горящего дома…
Гибель дворянского сословия стала в России концом тысячелетней традиции, создавшей многое из того, что является вершиной русской культуры: поразительные дворцы Санкт-Петербурга, изумительные дворянские усадьбы по всей России, поэзия Пушкина и Лермонтова, романы Толстого, Тургенева, Бунина, Набокова, музыка Чайковского, Мусоргского, Рахманинова… Быть художником среди русских дворян 18 и 19 веков считалось не престижным, это предубеждение разрушали именно Толстые, начиная с Федора Толстого.
Несмотря на старания части русской аристократии сгладить социальные противоречия (Толстой хотел вообще отказаться от собственности), это не смогло уничтожить застарелую ненависть крестьян, бедняков к помещикам и правящему классу в целом. Лидеры большевиков умело оседлали эту ненависть, взяв на вооружение теорию Маркса, который свел развитие человеческого общества к экономическим отношениям и борьбе классов. Большевики не сглаживали общественные противоречия, наоборот, провоцировали классовую ненависть, практиковали государственный террор. «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и «гуманности», выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации «низших классов». Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная… нам всё разрешено… Жертвы, которых мы требуем, жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь. Пусть кровь… Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шакалов, с которыми мы кончаем, кончаем, миндальничаем, и никак не можем кончить…» (2), — оргастично и упоенно (это выдает маньяка своего дела) писал помощник Дзержинского Лацис в газете «Красный меч» в 1918 году. Легендарной стала цитата из его статьи 1918 года из журнала «Красный террор»: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемых. В этом – смысл и сущность красного террора» (Лацис, настоящее имя Ян Судрабс) (2).
История вынесла приговор этим людям и методам. Кровавый Лацис, как тысячи его подельников, был арестован в 1937 году, расстрелян в 1938 на Бутовском полигоне. Построенный на крови, СССР прожил всего семьдесят лет.
Конечно, были в руководстве советской страны и более достойные лидеры, Советский Союз сделал много хорошего для простых людей во всем мире. Жизнь постсоветской России тоже изобилует ошибками, но все это не отменяет закон: созданное на крови и насилии не живет долго. Нельзя казнить за различия в мировоззрении, за хорошее образование, интеллигентную профессию (в этом первые коммунисты напоминали сегодняшних талибов, от которых люди готовы бежать, цепляясь за шасси самолетов). Успешной может быть лишь цветущая сложность, в советское время мы чрезмерно упростили наш образ мыслей, экономику, идеологию, вычеркивая из жизни религию, свободную философию, частную собственность по лекалам коммунистического агитпропа.
Многие советские люди понимали ошибочность некоторых советских идей, зачитывались книгами Толстого, Бунина, Цветаевой, Набокова, Бердяева, включая в свой духовный багаж переживания, мысли, творчество этих явно не худших представителей нации. Мне тоже хотелось глубже понять их, а затем, неизбежно, почти бессознательно, возмечталось загладить наш грех предательства. Ведь мы предали свою прежнюю культуру, цивилизацию и заплатили за это слишком дорого. В меру сил многие из нас пытались участвовать в соединении разорванной цепи духовной преемственности нескольких поколений России.
ЦВЕТАЕВА
«Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет – мелкой,
Миска – плоской.
Через край – и мимо –
В землю чёрную, питать тростник –
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих».
(Марина Цветаева)
Куда не ткнешься в русской литературе ХХ века – пишешь ли о Розанове, Пастернаке, Бунине, Волошине, Ходасевиче, Набокове, Ахматовой, Мандельштаме, Тарковском или Паустовском – везде всплывает Марина, одна из двух лучших женщин русской поэзии. Причем с Ахматовой они очень разные. У Анны Андреевны стихи сухие и строгие, будто высеченные на камне, у Марины Ивановны бешеный поток эмоций, на грани истерики. Невозможно остаться безучастным, сумела Марина Ивановна докричаться до человеческой души на пятьсот лет вперед–бьет наотмашь, от неё трясет, её можно любить или не любить, но уйти от её стихов, раз прочитав, невозможно. Писать о ней тяжело, больно. Если от личности Пастернака идет, в основном, свет, то в жизни Марины Ивановны много всякого. Она и сама это вполне понимала, откровенно писала Рильке: «Слушай, Райнер, ты должен знать это с самого начала. Я – плохая. Борис – хороший» (14.06.26). В её жизни много несчастий, душевные страдания предельные. Только начинаешь приближаться, вникать в её жизнь, и уже не заснуть вечером от горя, тоски, сострадания, особенно представляя заросшую лопухами Елабугу… Но Цветаева, Бунин, Ахматова, Булгаков, Набоков, Пастернак – для меня лучшее, что было в русской «несоветской» литературе времён Сталина и Хрущева. Письма и дневники Цветаевой, Пастернака – очень искренняя, глубокая, кровью выведенная скоропись кровавого, нами ещё не до конца понятого ХХ века. Блок, Есенин, Маяковский, Платонов, Шолохов приняли или пытались принять советскую действительность. Паустовский, Пришвин, Грин эмигрировали в пасторальность и «романтику»,Бунин и Набоков уехали за границу… Марина Цветаева писала только о происходящем в её сердце, потому стоит особняком в космосе русской литературы: одной ногой в эмиграции, другой на русской земле, не отдав сердца режимам, вождям, идеям, захлестнувшим тогда Европу с той и другой стороны железного занавеса. И потому она для читателей ближе многих, ведь идеи, вожди, социальные строи, границы меняются, а любовь, творчество, искусство вечны.
ПАСТЕРНАК
«…И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца».
(Борис Пастернак, 1956)
В отношении пробелов – не согласен. Про тех, кого любишь, надо знать все. Хотя любовь – вещь странная и запутанная. Сейчас, когда идет очередная война в Сирии, на Донбассе, Пастернак может выйти из моды. Не годится он в качестве знамени, с которым хочется идти воевать. Почему же мне хочется думать о нем? Наверное, дело в сложности его талантливой, противоречивой личности, мне хотелось разобраться – действительно ли Борис Леонидович предал родину, как говорят его критики. Он, вроде бы, не доносил, не боролся за власть, не интриговал, не навязывал другим своего мнения. Просто писал и думал, был свободным художником, сохранившим почти идеальное духовное зрение. Не присягал кровью пропитанным идеям, не подписывал подметных писем, сострадал узникам и гонимым – Осипу Мандельштаму, Анне Ахматовой, Марине Цветаевой, Ариадне Эфрон, Варламу Шаламову… В страшное, жестокое время, позволял себе остаться добрым, смог не изгваздаться в крови, а многие попробовали себя в палаческом ремесле. Чем же он так обидел Россию? Тем, что не готов был нажать на курок по приказу, выкрикнуть проклятие отверженному, затоптать непохожего? Тем, что сторонился господствующей идеи, верноподданнического пафоса? Тем, что не любил заседаний и вместо этого возился на своем огороде в Переделкино? Что же был он за человек, если одного стихотворенья Пастернака о Нобелевской премии было достаточно, чтобы воспламенить ЦК КПСС и мировую общественность? На фотографиях взгляд у него чистый, как у ребенка, отстраненный, как у блаженного. Он даже не смог «правильно» выступить на антифашистском конгрессе в Париже, куда его силой привезли в 1935 – сущий ребенок по искренности и простодушию. Недаром убить его не поднялась рука ни у Сталина, ни у Хрущева, хотя подготовка к уничтожению шла — Ольгу Ивинскую посадили только за любовь к поэту. «Оставьте в покое этого нэбожителя», — как-то сказал Сталин, когда у него в очередной раз просили разрешения арестовать Пастернака. Как же он жил там, на своем поэтическом небе? Об этом писали Иван Толстой, Дмитрий Быков, Владислав Отрошенко, но Пастернак до сих пор оставляет место для авторских прочтений. Его мысли, образы часто туманны, основаны на личной рефлексии, с ним не всегда соглашаешься, в них мало простых формулировок, поэтому Пастернак долго был поэтом и писателем для интеллигенции. Его не смогли понять, осилить Троцкий, Ходасевич, Горький… Пастернак предельно сложен, для понимания его творчества мало познакомиться с философией того времени, мало вспомнить духовное наследие Толстого, перелопатить идеи акмеизма, футуризма, символизма, воспринять культурный, исторический, искусствоведческий контекст той эпохи. Нужно знать его личный опыт, а такой возможности ни у Троцкого, ни у Ходасевича не было. Зато эта возможность есть у нас, благодаря открытым сейчас архивам гениального писателя. Мне хотелось пробиться к душе этого сложнейшего человека через письма к родным и друзьям, любимым женщинам. Тут не обманешься, здесь человек снимает с себя маски, личины, роли. Пастернак почти каждый день писал дорогим ему людям, за эту драгоценную ниточку я и попробовал слегка распутать клубок его удивительной жизни.
В РОЛИ АНГЕЛА
Я набрал номер её телефона и сказал будничным голосом:
— Здравствуйте, это Катя?
— Да, а кто это? – её голос, даже измененный трубкой, был колокольчиковым. «Наверное, она красива, — подумал я. – Голос и внешность как-то связаны».
— Вы меня ещё не знаете, но это не важно, — начал я, представляя, как она сейчас испугается. — Я должен сообщить вам очень важную информацию, от которой зависит ваша жизнь или смерть. Вы хотите увидеться, или мне сказать вам по телефону?
— По телефону.
— Вы читали книгу «Мастер и Маргарита»?
— Читала.
— Верите в Бога?
Она молчала.
— Меня попросили сказать вам, что вы в опасности. Сходите в церковь и помолитесь, чтобы Господь сохранил вам жизнь. Иначе умрёте молодой, в страшных мучениях. «Самое главное, это правда, — подумал я в своё оправдание. – От СПИДа люди умирают именно так. Если она будет спать с кем попало, допрыгается и до СПИДа».
— И кто вас попросил мне сказать это?
— За вами наблюдают, Катя. И для начала вам посылают это предупреждение: вы больны сифилисом. Если не верите, сходите в больницу, сдайте анализы.
— Кто вы?
— Ваш добрый ангел…
Отключил телефон, я улыбнулся, с неё было достаточно. Я всегда любил розыгрыши и мистификации, а здесь это было нужно для дела. Её телефон дал мне постоянный клиент, у которого недавно вновь обнаружилось привычное заболевание. Он был чрезвычайно любвеобилен, сифилис лечил уже в третий раз, не считая гонореи, хламидиоза, герпеса. Он и сейчас приходили на уколы, а Катя, с его слов, была «молоденькой дурочкой», тульской студенткой, с которой он познакомился где-то на улице. Ей было скучно, наверное, она отдалась ему прямо в машине, и теперь гуляка стеснялся сказать ей о болезни.
Через три дня телефон зазвонил вновь. Успев позабыть про наш разговор, я не сразу понял, кто спрашивает:
— Мы могли бы с вами встретиться? У вас есть человеческое тело?
Несколько секунд понадобилось, чтобы отключиться от работы. На кресле возле меня сидела раздетая женщина, в одной руке я держал гинекологическое зеркало, в другой — тампон с жидким азотом, говорил в укреплённый на воротнике микрофон сотового телефона.
— Я могу принимать любой облик. Но, чтобы не пугать вас, буду выглядеть как мужчина средних лет, среднего роста, одним словом, как обычный мужчина. Устроит?
Моя пациентка, испуганно поджав ноги, удивлённо глядела на меня. Я подмигнул ей и успокаивающе похлопал по коленке.
— Да, конечно. Где мы увидимся? – спросила Катя по телефону.
— Давайте в субботу, часов в 11, в центральном парке у карусели «Ромашка». Я буду ждать вас на лавочке с газетой «Комсомольская правда».
— Не пугайтесь, это ребёнок, девочка, — сказал я пациентке. – Она большая фантазёрка.
В субботу я поехал в Тулу. Сидя на лавочке, поглядывал на людей. Они вкусны для меня, как натура для художника, и почему-то было жаль их, думалось о скоротечности жизни. Мне нравилась фактура бредущего мимо нищего, захотелось описать его. На самом деле внешность обманчива, думал я, потому что сам, иногда, отправляюсь путешествовать без денег — они защищают, точно кожура, а мне иногда хочется воспринимать мир голой кожей, не защищённой машиной, домом, служебным положением, родственниками, друзьями… Сколько я узнал добрых людей, которые помогали мне просто так, не из-за выгоды! Иногда я высылал им после небольшие подарки, представляя их изумление. Странно, наверное, получить часы или кожаную сумочку от бомжа, которого они когда-то пожалели.
— Здравствуйте, — прозвенела колокольчиком незнакомая девушка, присев рядом. У неё были веснушчатые щёки, карие глаза и светло русые волосы. Она не показалась мне красивой, но шарм в ней присутствовал, и явно сквозила душа, я сразу понял, что не зря приехал, девушка не безнадёжна.
— Здравствуйте Катя, — сказал я приглушенным голосом прорицателя. – В анализе четыре креста?
— Вы и вправду ангел? – Катя смотрела на меня так, точно я вынырнул из её детской сказки и сейчас, обернувшись через себя, уползу ящерицей.
— Хотите, я растворюсь в воздухе, или превращусь в саблезубого тигра?
— Разве ангелы должны превращаться в тигров? Ангелы ведь добрые!
— Вы правы, — нужно было соответствовать образу, я вдруг понял, как это сложно.
— Вы всё знаете про меня? – спросила Катя, покраснев.
— Да, Катя, вы себя вели ужасно! Так нельзя!
— Да, да, я точно сошла с ума! Мне сейчас так плохо, что было всё равно с кем! Когда я делаю это, мне становится чуть легче!
Мне хотелось спросить её многое, но я боялся выдать себя.
— Как думаете, почему вам плохо, Катя? – нашёл я выход из положения.
— Не знаю…
— Вы живёте неправильно! На самом деле жизнь – очень серьёзная штука. И прежде чем совершить поступок, нужно крепко подумать. Секс и любовь – серьезные вещи. Нельзя это делать с кем попало, иначе погибнете. Дайте мне слово, что будете относиться к этому серьёзнее!
— Ладно, ладно! – махнула рукой Катя и задумалась. – Как странно знать, что за тобой наблюдают… А что меня ждёт впереди?
– Судьбу вам знать не положено, — сказал я. – Вдруг вы решите противиться ей, или упадёте духом от предстоящих испытаний? Этим вы внесёте путаницу в небесную канцелярию. Единственное, что могу сказать: вы ещё будете счастливы (она смотрела на меня восхищёнными глазами), но не слишком долго. Человек не создан для счастья, как птица для полёта — здесь, на земле, человека испытывают! Что он выберет: добро или зло? Только здесь люди обладают свободой воли. Там, в небесных сферах, люди уже не имеет возможности выбирать.
— А как там, в вашем мире?
— Там прекрасно! Да и здесь хорошо, если жить правильно. Не делать зла, стараться любить и помогать друг другу. Все человеческие проблемы – от нарушения правил общежития на планете! Эти правила даны человечеству больше чем две тысячи лет назад, но люди так и не научились ими пользоваться. Будьте впредь осторожны. Помните, что за каждый поступок вам придётся давать ответ.
— А любовь? Там есть любовь?
«Я сам бы хотел знать», — подумал я.
— Конечно, есть, — сказал я, — огромная любовь, которая наполняет пространство. И ты купаешься в ней, растворяешься, блаженствуешь. Но для того, чтобы любить, душа должна потрудиться. Помните, у Заболоцкого: «Душа обязана трудиться и день и ночь!»
— Я не читала…
— Через неделю я позвоню вам. Обязательно прочитайте стихи Заболоцкого. Хорошо?
— Вы можете сейчас взлететь?
— А что подумают люди?
— Ну, пожалуйста!
— Нельзя мне, я на работе!
— А почему, вообще, мужчины такие жестокие? – неожиданно спросила она.
— От глупости, плохого воспитания, одиночества. Мужчины вечно к чему-то стремятся, они встроены в общественную иерархию, конкурируют между собой, доказывая, кто главный. Женщина может расплакаться, быть слабой, а мужчина не позволяет себе слабости! Он должен состояться на работе, быть на уровне в сексе, должен обеспечить высокий уровень жизни своей семье! Обычные человеческие глупости.
Я посадил Катю в трамвай и тоже решил проехать одну остановку – поближе к своей машине.
— Передайте деньги на билет, — сказал я стоящей впереди старушке.
— А волшебное слово? – сурово посмотрела она.
— Краблетраблебумс, — невозмутимо ответил я, и старушка, поражённая, понесла деньги к вожатой трамвая, подумав, видимо, что имеет дело с сумасшедшим.
Когда я выходил, Катюша помахала рукой на прощание.
Want the latest on style and culture?
Sign up for our newsletter.
By signing up, I agree to Gorozhanka Russian American Women’s Magazine’ Terms of Use (including the dispute resolution procedures); my information will be used as described in the Privacy Notice.
